– Я жил далеко… – Он не спеша опустился на лавку.Он не щупал рукой, он действительно знал, где что вокруг. – Я сакс. Такпрозвали нас те, кому выпало убедиться в нашей отваге, это из-за боевых ножей,которыми владел мой народ. Некогда мы взяли себе лесной край между вендами ифранками, южнее датчан…

Мы с побратимом переглянулись. Что ни день, касались краянашего слуха такие вот баснословные, чужедальние имена. Ярун сел перед Хагеномна полу, притянул к себе Арву, вдел пальцы в длинную шерсть. Ласковая псицализнула его в щёку.

– Я слышал от стариков, – продолжал Хаген, –мы с франками от века то враждовали, то жили спокойно и не бранили детей,вздумавших породниться. Так велось, пока франки не взяли себе нового Бога.

Мы были одни в дружинной избе. Я совсем не хотела, чтобывошли шумные кмети, стали мешать, но внезапно дверь отворилась – мерцавший очагосветил Блуда. Вот принесло! Разве этот удержит колкое слово, разве посмотрит,кто перед ним, ровня-отрок или муж седоволосый… Я не глядя почувствовала досадуЯруна, и только Арва приветливо застучала хвостом. А Хаген продолжал, необращая на Блуда внимания:

– Говорят, этот Бог некогда ходил по земле. Егоназывали Христос, что значит Вождь, и он умер за своих людей, как подобаетвождю. Я слышал, ему вбивали гвозди в ладони, а он сказал только – не попадитепо пальцам. Раньше бывало, такие снова рождались. Франки ждут, что Христосбудет жить во второй раз.

Дерзкий Блуд подал голос:

– Мне рассказывали, у Христа была неплохая дружина, нодело не обошлось без предательства.

Хаген кивнул:

– Не обошлось. Иные помнят о клятвах, только покадлится удача. Ему бы одного-двоих, как Якко и Бренн, это люди. Так вот, уфранков многие верят, что Вождь возвратится и отомстит…

– Знаменитая будет схватка, – сказал Блудмечтательно. Наверное, он не врал, когда называл себя воином. Он и тут держалсясмелей, чем мы двое, вместе взятые. Он расстегнул меховой плащ, бросил на лавкуи сел, кажется, позабыв, для чего шёл в дружинную избу.

– Люди думают, – продолжал Хаген, – всё делов том, что Христос погиб совсем молодым. Он не успел обнять женщину и неоставил детей. Целомудрие достойно мужчины, но всегда скверно, когдапрекращается род и не найти законных наследников.

Старик помолчал, нахмурившись невесть почему: или чей-то родгрозил оборваться? Потом заговорил вновь:

– Христиане не терпят подле себя верующих иначе. Я незнаю, что скажет им Вождь, когда возвратится, но сегодня с ними не уживёшься.

– Почему? – спросил Блуд. – Коли я что-нибудьпонял, этот Христос Правду чтил!

Хаген пожал плечами:

– Если хорош предводитель, совсем не обязательно, чтохороши и все его люди… Франки подняли на нас великую рать. Меня ослепили вплену, и я целый год крутил жернова, но мои друзья меня не забыли, решивубежать. Я был молод тогда и думал жениться…

– Блуд!.. – влетел со двора нетерпеливый крикСлавомира. Вздрогнув, Блуд подхватил плащ, сдёрнул со стенки меч в ножнах ивыбежал вон.

– Моя невеста была совсем девочкой, – сказал Хагензадумчиво. – Она не подошла ко мне, когда я её разыскал.

– Она тебя не любила, – слетело у меня с языка. Яиспуганно закрыла рот ладонью, но Хаген только нагнулся и провёл рукой по моимволосам.

– Не суди её… Никто не знает заранее, какую ношуподнимет. Да и не худо я прожил, если подумать. Мальчишками мы ходили навендов, и так вышло, что один вендский воин узнал меня, встретив на морскомберегу. Он позвал меня жить к себе в дом. Это был славный Стойгнев, отец нашегоБренна.

Мы молчали, не смея дышать. Хаген прислушался к чему-то изасмеялся:

– Хватит бездельничать! Берите-ка по копью и быстро водвор, а то Бренн решит, что я вправду состарился и годен только для болтовни!

Повесть Хагена смутила меня необыкновенно… Остаток дня яходила как в полусне.

– Наш Мстивой действительно из хорошего рода, –вечером, за едой, шепнул мне Ярун. – Каков же его отец был со своими, еслии врага не бросил в беде!

Помню, я недоуменно вскинула на побратима глаза и тотчасустыдилась, поняв, сколь по-разному впитали мы одни и те же слова. Ох, негодился мой бедный женский рассудок думать гордые думы! Вот хоть Ярун: из негобудет толк, не случайно он так приглянулся вождю ещё летом, совсем неумехой. Они теперь целый день размышлял о чём следовало. О славном Стойгневе, приютившемврага, и о могучем Вожде, которого звали Христос. А я, недалёкая?.. О девчонке,бросившей жениха. Я корила себя, но всё без толку. Наверное, у старого саксалежали одинаковые шрамы на сердце и на лице. Теперь их можно было тихонькопогладить. Он не лгал, он, конечно, давно простил девку, шарахнувшуюся от егослепого лица. Но что бы он ни говорил, я знала истину: она его не любила. Замужхотела. За мужа. Как все. Не был Хаген для неё тем единственным, кого ради нежалко пойти босой ногой по огню, а уж поводырём сделаться – праздник желанный…Оттого и не подбежала к ослепшему, не захотела губить красы за калекой. Что ей,умнице, в подобном супруге? Ни бус на белую шею, ни паволоки на грудь. И себя непокажешь подле такого…

А что басни не сложат, в том ли беда.

Ой, как ясно я видела Хагена, бредущего без дороги в осеннейсырой темноте… берегом моря, под крик белых птиц, вьющихся над головой!..

…А поздно вечером, на лавке подле Велеты, ударило в сердце малоне насмерть: Тот, кого я всегда жду! А если скрутили, ранив в бою, и кто-тожестокий, глумясь, исколол гордые глаза кровавым ножом?!. Поднялось в потёмкахлицо, искажённое мукой, любимое… ни разу не виданное… и глубоко внутри молчавзвыл ужас. И затопила такая отчаянная, невыносимая нежность: только бывстретился! Век не оставлю, не погляжу на другого, только не пройди мимонеузнанным, не покинь, не устыдись себя оказать!.. Я ли не отыщу заветногослова, я ли не расскажу о цветущих лугах, о зыбучих зимних сугробах – и убежитпосрамлённой чёрная тьма, которой хотели навек тебя окружить!..

…а что, если Тот, кого я должна угадать с первого взгляда,давным-давно прожил, не знав обо мне, разминувшись со мною на целых сто лет?Может, его когда-то Хагеном звали? А может, он ещё не родился? Или живёт себепоживает – но у другого края земли?

Сколь тропинок порознь бежит, как тут встретиться, какразглядеть – одного-то на весь белый свет…

Старейшина Третьяк прислал в крепость сына – звать напосиделки.

Кажется, я уже говорила, что жившие в Нета-дуне не водилижён и не знали иных семей и родства, кроме дружинного. Своим домом живя,трудновато отдать себя вождю без остатка, по первому зову сорваться в походили, паче, на новое место. Не уйдёшь от хлевов со скотиной, от житной пашни иогорода. Не бросишь.